Что есть история и как она относится к «фактической реальности»?

Осмысленная и адекватная реальности активность общества возможна лишь при условии наличия у этого общества надлежащей долговременной памяти, представлений о своём прошлом — истории. Эта память, или история, конституирует наше воображаемое будущее и определяет наше поведение в настоящем, то есть создаёт временную перспективу для нашей активности, снабжает нас примерами для подражания, целями, позитивной коллективной идентичностью.

«Логико-исторический трактат» представляет собой смысловой «скелет», схему подобной истории, из которой можно извлечь немало «уроков» и прозрачных «мессиджей».

Главный (итоговый) из них: мы, россияне, формировали свою государственность и социальную общность в условиях «катастрофического минуса», то есть на экономических и прочих руинах СССР, в рамках которого РСФСР была вечным «донором» ресурсов (включая квалифицированные кадры и территории), не имели многих атрибутов государственности и национальной идентичности, которая вдруг понадобилась в 1991 г. Не имели «начинающие» россияне и надлежащих политических, общественных и экономических институтов, а также «способов думать», адекватных новым реалиям. Список «минусов» и «проблем» можно продолжить.

Отсюда следует, что нынешнее состояние нашей государственности и социальной общности является (как бы мы или сторонние наблюдатели его не оценивали) результатом подвига граждан нашей страны. Конечно, мы не живём в обществе нашей мечты (и мечты то у нас внятной нет), но сделали всё, что возможно в имевшихся условиях и даже больше. Своё будущее мы можем и должны построить.

Андрей Владимирович, как он и предупреждает читателя, предлагает текст, который призван сообщить не «Истину», а «Правду», то есть означить сложный исторический опыт нашей страны таким образом, чтобы мы могли стать «функциональными в Реальности». Иными словами, «Логико-исторический трактат» — текст «префигуративный», преобразующий.

Если мы рассматриваем исторический нарратив таким образом, то проблема отношения этого нарратива и фактически реальности уходит на периферию. Ибо префигуративная функция текста реализуется в рамках отношений текст — читатель, а не текст — реальность.
Если признать это, то нам придётся признать и другое: исторический нарратив, никак не связанный с реальностью, имеет право на существование (ничем не хуже нарратива имеющего связь с реальностью).

Если помыслить такое, то выйдет, что история может включать в себя любые, даже самые дикие измышления (например, что этруски — это русские, которые были главным действующей силой на сцене древнейшей мировой истории; Иван Грозный и Чингизхан — одно лицо, а Революция в октябре 1917 г. произошла только потому, что так захотели и «подстроили» большевики — именно это пытаются доказать некоторые творцы исторических нарративов, приводя горы наукообразных доказательств — всевозможные логические рассуждения, расчёты, ссылки на источники).

Существование подобных текстов со всей очевидностью демонстрирует, что вопрос об отношении истории и фактической реальности не может быть отброшен за ненадобностью.

История, являющаяся долговременной памятью общества, история-память, должна иметь якорь в фактической реальности, должна иметь с ней связь, а за связь эту должна отвечать история-наука. История-память, преследуя свои цели, должна стремиться к тому, чтобы не вступать в противоречие с историей-наукой.

Построения историка-учёного обусловлены (должны быть обусловлены) чисто познавательной целью: своим исследованием историк отвечает на вопросы: «что и как это было?» и «как это стало возможным?».
Наивная вера в то, что историк «находит» историю в источниках начала покидать историков ещё до выхода «Метаистории» Хейдена Уайта. В первой половине XX в. отцы-основатели Школы «Анналов», прежде всего Марк Блок, начали артикулировать новое понимание работы историка (Блок М. Апология истории. М.: Наука, 1973). Исторический факт мыслился не как находимый в «остатках прошлого» в готовом виде, но как конструируемый в процессе отношений между этими «остатками» и вопрошающим историком. Вопрошание преобразовывало «остатки» в «источник». То есть, источник, под которым теперь понимались все артефакты (от летописи и фотографии до каменного наконечника стрелы) и даже «следы» (например, обглоданные нашими предками кости животных или, пардон, их — наших предков — экскременты), утратил свою субстанциональную природу и стал чисто функциональным свойством вещи. Можно сказать, что отныне историк имел дело не с фактической реальностью и даже не с «источниками», а с «артефактами» и «следами», которые он своим вопрошанием преобразовывал в источники информации. Становясь источником, объект начинает значить для историка нечто помимо его самого (Курпатов А. В. Что такое мышление? Наброски. СПб, 2016. С. 21). Рассказ хрониста о смерти и погребении короля превращается для историка в свидетельство о вере человека того времени в сверхъестественные свойства королевского тела. Кремневый отщеп — в «улику», говорящую о технологии изготовления орудий. Текст закона — в источник данных о социальной стратификации общества.

Хейден Уайт очень проницательно диагностировал состояние исторической мысли XIX в., претендовавшей на статус науки, но не распознавшей в себе (и не изгнавшей из себя) художественных и идеологический способов «концептуализации» прошлого. И от этих «детских болезней» история не избавилась до сих пор. Вместе с тем, Уайт почему-то не заметил эпистемологического поворота первой половины XX в., положившего начало размежеванию истории как науки, с одной стороны, и истории-литературы, истории-идеологии, с другой.
Любой историк, приступая к исследованию, не является tabula rasa, его пространство опыта насыщено сложными интеллектуальными объектами, т. е. «представлениями» (согласно Методологии мышления — ММ) о том, «как всё было». Эти интеллектуальные объекты-представления сконструированы историком в собственной голове, прежде всего, с опорой на историографическую традицию, к которой он приобщается, начиная со студенческой скамьи в ходе учебных занятий, вникая в научные тексты (это «вникание», «понимание» — ни что иное, как построение интеллектуальных объектов в своей голове). Представления о прошлом могут формироваться и под влиянием источников — текстов, составленных современниками изучаемых событий, если содержат интерпретацию того, как всё было.

Целью исследования всегда является получение некоего нового знания, иначе оно не имеет смысла. Однако что значит «новое знание»? Согласно ММ, новое корректное знание о мире — это «реконструкция», «схема» устройства реальности, обусловленная не предыдущим (исходным) опытом (сложившимися «представлениями»), а как бы являющая себя в процессе отрицания исходного опыта и «вопрошания» (Курпатов А. В. Методология мышления. Черновик. СПб, 2016. С. 60-62, 125-128). (Это, конечно, не означает, что результаты исследования непременно приведут к полному отрицанию традиции, к радикальному «повороту»).

Следовательно, обязательным пунктом исторического исследования можно считать «озадаченность» (как её понимает ММ) перед лицом источника.

Историк, задаваясь вопросом «как было на самом деле?», методологически абстрагируется от исходных «представлений», не позволяя сформироваться новому знанию (интеллектуальному объекту), ангажированному предыдущим опытом. Он вопрошает, придерживая скорые навязчивые ответы, словно давая высказываться самим источникам. Если я правильно понял, именно это состояние Андрей Владимирович описывает как «пассивное внимание с активной направленностью» (Курпатов А. В. Методология мышления. Черновик. СПб, 2016. С. 155). В процессе подобного «вглядывания» в источник в голове исследователя формируется интеллектуальный объект-реконструкция, являющийся именно «новым знанием».

Полагаю, что настало время радикально размежевать две сферы, что скрываются под словом-зонтиком «история». Если мы хотим, чтобы история была наукой, исследующей, как устроено прошлое, она должна осознать и выдавить из себя идеологические и ценностные импликации.

В то же время, история-память должна осознать, что служит прагматическим целям и не претендует на истину в научном смысле (именно об этом говорит Андрей Владимирович).

История-наука отвечает на вопросы: что и как было? как это устроено? как это стало возможным? Она никогда не сможет сориентировать нас в нашем социальном поведении, поскольку никогда не сможет ответить на вопросы: кто виноват? кто прав, а кто не прав? что справедливо, а что не справедливо? мы (они) хорошие или плохие?

А имели ли мы моральные, юридические и исторические основания для присоединения Крыма? То есть, правы ли мы? Как историк я не смогу ответить на этот вопрос (могу лишь исследовать все исторические аспекты этой проблемы, но вывести из этого исследования ответы не могу).

Как у гражданина ответ на этот вопрос у меня есть (в том числе опорой на исторические аргументы).

Взаимодействие двух историй представляется мне так: история-память может поставлять истории-науке «актуальные темы» исследования, но не может определять способы вопрошания и реконструкции прошлого. История-наука, в свою очередь, должна поставлять для истории-памяти «факты», оберегая её от утраты связи с реальностью, от превращения в фантастический нарратив.

Конечно, от историка не требуется быть «Сверхчеловеком», вытравившим из себя потребность к эмоционально-оценочным суждениям о прошлом. Это невозможно и не нужно (ведь историк — это лишь одна из ролей, а есть и другие, требующие оценочного отношения к миру). Просто историк, выступая в качестве историка, должен отдавать себе отчёт в модальности своих суждений, не подменять дескриптивные суждения оценочными, не позволять оценочным суждениям влиять на ход исследования (об этом говорил ещё Марк Блок).

Для меня идеалом историка является этолог. Собственно, несмотря на различие содержаний, думают они примерно одинаково. Этолог, конечно, не лишён чувств по отношению к исследуемым «братьям меньшим», но на результате его работы это не сказывается и сказаться не может.

Отличие состоит в том, что историк имеет дело с прошлым, изучая его по «остаткам», как если бы этологу пришлось изучать некую коллизию в отношениях между животными, сидя дома, используя сбивчивые показания туристов-посетителей национального парка, их селфи, фоном которых случайно стали отдельные эпизоды события.


P.S. Дорогие друзья! Буду благодарен за любые вопросы и отзывы, особенно критические!